Деньги фальшивые, деньги локальные
Деньги фальшивые, деньги локальные
Среди финансовых «новшеств» периода революции было появление в большом количестве фальшивых бумажных денег и распространение региональных и локальных денег, выпускаемых местными властями и Другими эмитентами, как правило без санкции центрального правительства. Расцвет этого бизнеса приходится на второй этап функционирования ассигна-тов, 1792-1794 гг.
Если изготовление и обращение фальшивых монет известно с древнейших времен, то фальшивые бумажные деньги до этого практически не применялись. Подделка ассигнатов облегчалась их низким полиграфическим качеством и уровнем защиты. К тому же за дело взялись мастера, которые никак не уступали официальным парижским типографам. В первую очередь это касалось полиграфистов, выполнявших заказы британского правительства: изготовление и нелегальный заброс во Францию фальшивых ассигнатов был для Лондона частью военных операций.
В меньших размерах этим бизнесом занимались также в Голландии и Германии. Правительство и печать в Париже яростно, но без особого результата обвиняли англичан в подлости и коварстве: мол, премьер-министр гордой Британии Уильям Питт-младший (злейший враг Франции) стал заурядным фальшивомонетчиком!
Бороться с подделками непросто. В крупных городах были учреждены особые бюро контроля национальных ассигнатов, которые за плату проводили экспертизу представленных им бумажек. На подлинные ассигнаты даже наклеивали особые контрольные марки, причем ассигнаты с марками порой ценились на рынке выше, чем без них.
Парадокс заключался в том, что народное хозяйство Франции неохотно выталкивало фальшивые деньги, а, напротив, поглощало их, поскольку они удовлетворяли потребности в средствах обращения. Из теории и истории денежного обращения известно, что при быстром переходе денег из рук в руки участникам оборота, в сущности, безразлично, обращаются ли полностью законные деньги или же подделки. По причине роста цен и трудностей доставки подлинных ассигнатов фальшивки занимали их место в обращении. Не легально существовал обменный курс между подлинными и фальшивыми ассигнатами. Как пишет российский исследователь денег Французской революции С. А. Фалькнер в отличной книге, знаменательно изданной в Москве в 1919 г. (разворачивалась советская инфляция!), «среди участников товарных сделок и расчетов создается как бы молчаливая круговая порука, которая гарантирует постоянную циркуляцию их (фальшивых денег.
А. А.) в прямое нарушение предписаний закона» [29,с.59].
Острый недостаток денег, особенно мелких купюр, сопровождал эмиссию ассигнатов в течение долгого времени. Нарушение экономических, транспортных и иных связей мешало проникновению печатаемых в Париже ассигнатов в провинцию. Уход мелкой серебряной и медной монеты из обращения не компенсировался выпуском мелкокупюрных ассигнатов. Эта проблема стихийно разрешалась широкой эмиссией разного рода местных денег и денежных суррогатов.
Такие деньги выпускали муниципалитеты, объединения торговцев и даже частные предприятия. Существовала также негосударственная чеканка медной монеты. В духе времени местным деньгам давали громкие названия: «билеты доверия», «боны патриотической взаимопомощи» и т.п. [30].
Вместе с инфляцией ассигнатов все это способствовало росту хаоса в денежном обращении, подрывало нормальный хозяйственный оборот, обостряло финансовый кризис.
Контроль и распределение
Уроки якобинского периода революции в сфере финансов, торговли и снабжения не утратили своего значения до XX века. В России и СССР, в некоторых других странах правительства вновь и вновь пытались ликвидировать или жестко регулировать рынок, прямым путем распределять продукты, подменять нормальную экономику прикрытым и неприкрытым насилием.
Во Франции дороговизна предметов первой необходимости уже в 1792г. стала важнейшим фактором социально-экономической ситуации и политической борьбы. Народ, штурмовавший в 1789г. Бастилию, отказывался понимать, почему на четвертом году революции хлеб стал в несколько раз дороже, тогда как заработки остались прежними или повысились едва-едва. В этом обвиняли аристократов, спекулянтов, чиновников.
Проще всего было обвинить короля, который все еще сидел во дворце Тюильри. Революционерам ничего не стоило собрать тысячные толпы голодных людей на штурм дворца, что и завершилось 10 августа 1792 г. свержением монархии и арестом королевской семьи.
Понятное дело, республика не накормила голодных. Начавшаяся война с внешними и внутренними врагами только усиливала лишения. В городах народ выходил на площади и требовал хлеба где без оружия, а где и с оружием. Возник революционный феномен особого рода стихийное стремление подчинить торговлю непосредственной воле масс и насильственно установить цены, которые толпа считала справедливыми. Под давлением народа местные власти декретировали такие цены и пытались заставить крестьян и торговцев продавать продукты по дешевке.
Народные толпы вламывались на рынки и в магазины, заставляли продавцов снижать цены, избивали тех, кто не подчинялся. Комиссии Конвента, посланные по провинциям, не могли остановить эту стихию и часто сами были вынуждены санкционировать низкие цены и наказания для нарушителей.
Крестьяне и торговцы стали припрятывать хлеб. На это Конвент ответил декретом от 16 сентября 1793 г., который сразу приводит на память наши продразверстки и продотряды. Декрет объявлял собственников зерна его неполноправными «держателями», или «хранителями».
Местным властям давалось право ревизовать запасы зерна, определять обязательные поставки и в случае необходимости производить реквизицию с передачей зерна в «национальные склады» [29, с. 114].
По своим экономическим взглядам французские революционеры, усвоившие идеи энциклопедистов и физиократов, были в принципе сторонниками свободного рынка и конкуренции. Но экстремальная ситуация 17931794гг. заставляла их иначе смотреть на вещи. Чем левее была их политическая ориентация, тем охотнее и решительнее они переходили на позиции отказа от рынка, выступали за государственное регулирование, прямое распределение.
Жирондисты до конца оставались верны рыночным идеям, и это стало одной из причин их падения. Якобинцы-робеспьеристы колебались и только под угрозой потери популярности среди масс пошли на подавление рынка. Для крайне левых, выражавших правильно или неправильно понятые интересы тогдашнего «пролетариата», было ясно, что рынок в интересах буржуазии, а народу он ни к чему.
Пьер Гаспар Шометт, принявший по моде времени «революционное» имя Анаксагор, говорил в Конвенте 27 февраля 1793г.: «Революция наша, дав богачам свободу, дала им все. Бедняку она тоже дала свободу и равенство, но, чтобы быть свободным, надо иметь возможность жить, а жить нельзя, если нет соответствия между заработной платой и ценой продуктов... Восстановите это соответствие!
Сделайте так, чтобы в результате революции соотношение это изменилось в пользу бедняка. Это единственное средство заставить его любить революцию» [29, с. 128]. Что-что, а говорить они умели!
Практически же речь шла о том, чтобы заставить цены быть умеренными.
В конце апреля 1793 г. в Париже складывается обстановка, чреватая народным выступлением против дороговизны и голода. Конвент публикует декрет о предельных ценах на хлеб 4 мая 1793г., а 29 сентября Конвент, уже целиком контролируемый якобинцами, принимает знаменитый закон о максимуме, которым вводится всеобщий контроль государства над товарными ценами. Потребительские товары подразделяются на 39 разрядов, и по каждой рубрике устанавливаются предельные розничные цены.
Это делается с полным безразличием к тому, что эмиссия денег продолжается, а их реальное обесценение нарастает. Для большинства Конвента дороговизна не закономерная реакция рынка на эмиссию, а дело «злоумышленников и негодяев», по отношению к которым уместны меры принуждения, наказания, разоблачения.
Это, можно сказать, переломный момент в истории бумажных денег и инфляции. Теперь инфляция искусственно загоняется вглубь, она становится «подавленной», или «придавленной». Этому феномену суждено большое будущее, особенно в социалистической экономике СССР.
Установление максимальных цен было непростым делом для финансовых чиновников республики. За основу было принято, что «нормальными» можно считать средние цены 1790 года. Чтобы учесть реальные процессы, их предлагалось повысить на одну треть.
Максимальные цены рассчитывались с учетом транспортных расходов, накидок на прибыль оптовой и розничной торговли.
Все эти громоздкие расчеты были сведены в три больших тома и утверждены Конвентом 24 февраля 1794 г. Комиссия, подготовившая эти ценники, претендовала ни много ни мало на то, чтобы заменить закон спроса и предложения научным установлением цен. Известный социалист XIX века Луи Блан видел в этом монументальном труде зачатки социализма и писал, что «авторы максимума вступили на путь, открывшийся перед ними, сами хорошо не зная, куда он вел» [29,с.136].
А вел он к таким теперь слегка забытым учреждениям, как ВСНХ, Госплан и Госкомцен, в которых сидели чиновники, в «плановом» порядке устанавливавшие цены в советской экономике. Во Франции контроль над ценами с самого начала носил карательный характер, но в период якобинской диктатуры он был доведен до устрашающей крайности. Закон предусматривал уголовную ответственность как для продающих, так и для покупающих товары по ценам выше максимальных. В разгар террора это могло означать смертную казнь.
С другой стороны, совместная ответственность продавца и покупателя делала их соучастниками преступления и толкала к полной скрытности. Черный рынок, несомненно, существовал, но практически никаких данных о его ценах не имеется.
