d9e5a92d

Случай Шребера

Заговор против короля. Султан возражал: Наказания, которые тогда предлагались, соответствовали тому, раннему состоянию мира. Сейчас дурных и строптивых людей стало гораздо больше.

Я их наказываю по подозрению или потому, что догадываюсь об их мятежных и предательских намерениях, и каждый наималей-ший акт неподчинения караю смертью. Так я буду поступать и дальше, пока не умру или пока люди не станут вести себя прилично и не прекратятся бунты и непослушание. У меня нет такого визиря, чтобы установить правила, позволяющие мне не проливать крови. Я наказываю людей, потому что они все сразу стали моими соперниками и врагами.

Я раздал им огромные богатства, но они все равно не стали лояльнее и дружественнее. Их мысли я хорошо знаю и вижу, что они недовольны и враждебно настроены.
В одном из более поздних разговоров он сожалеет, что не приказал еще раньше казнить всех тех, кто потом доставил ему столько хлопот и волнений. В другой раз он в тот момент потерял один из важнейших своих городов, именно тот, куда были изгнаны жители Дели, султан велел позвать Барани и спросил его, какое лечение применяли при такой беде властители прежних времен. Его царство поражено болезнью, и никакое лекарство не помогает. Барани сказал, что короли, понявшие, что утратили уважение народа и стали всем антипатичны, отрекались и передавали правление достойнейшему из своих сыновей. Другие предавались охотничьей страсти и удовольствиям, а государственные дела поручали визирям и чиновникам.

Если народ этим удовлетворялся, а король не был мстительным, болезнь таким образом Мухаммед Туглак чистейший случай параноидального владыки. Чуждость его бытия делает его для европейца особенно поучительным. Все в нем выражено однозначно, все на виду.

Организация его натуры дана в полной определенности.
Разнообразные массы действуют в его сознании: его войско, его деньги, его трупы, его двор, к которому прицеплена его столица. Он без конца манипулирует этими массами, увеличивая одну за счет другой. С гибелью огромного войска иссякают сокровища.

Вся столица посылается в изгнание. В этом мировом городе он, удовлетворенный, вдруг остается один. С крыши дворца он глядит на опустелую столицу счастье выжившего во всей его полноте.
Что бы ни происходило, одной из своих масс он никогда не давал иссякнуть. Ни при каких обстоятельствах он не расставался с мертвецами. Гора трупов перед дворцом стала постоянным явлением.

Ежедневно перед ним дефилируют пленники, в качестве кандидатов на казнь они составляют его бесценное достояние. За 26 лет правления нагромождения трупов протянулись от дворца до всех провинций империи. Эпидемии и голод приходят на помощь. Конечно, его злит неизбежная убыль в собираемых налогах.

Но пока число жертв растет, ничто не может всерьез поколебать его уверенности в себе.
Чтобы сила его приказов, которые суть ни что иное, как смертные приговоры, могла достичь абсолютной концентра- Подобные изображения должны бы встретиться и во времена, гораздо более к нам близкие, чем время Мухаммеда Туглака. Для профилактики полезно прояснить процессы власти в человеке, который, к счастью для мира, владел ею лишь в собственных грезах.

Случай Шребера. Первая часть

Трудно найти более содержательный и исчерпывающий документ, чем Памятные записки бывшего президента дрезденского сената Шребера. Это был человек умный и образованный, профессия приучила его к ясности формулировок. Заболев паранойей, он семь лет провел в психиатрической больнице, прежде чем решился в деталях записать то, что впоследствие явилось миру как система его безумия. Памятные записки нервнобольного составили целую книгу.

Он был настолько убежден в правильности и важности своей самодельной религии, что после того, как опека была снята, отдал книгу в печать. Его язык как будто специально создан для выражения столь своеобразной системы мыслей: он запечатлевает именно столько, сколько нужно, чтобы ничто существенное не осталось в тени. Он говорит, что не является, да и на самом деле не является писателем, поэтому за ним можно следовать повсюду без опаски.
Я намерен показать выдающиеся черты его системы, насколько это возможно, кратко. Думаю, здесь можно очень близко подойти к пониманию природы паранойи. Если другие исследователи того же самого материала придут к другим
результатам, это можно объяснить богатством Памятных записок. Однако нет впечатления, что все дело в процессе роста. Речь идет скорее о распространении как росте: ему нужна даль, чтобы в ней закрепиться и утвердиться. Важна позиция как таковая, а она не может быть в достаточной мере масштабной и вечной.

Верховный принцип для него мировой порядок. Он выше Бога, пытаясь его нарушить, Бог сталкивается с трудностями. О своем собственном человеческом теле Шребер пишет так, будто это мировое тело. Порядок в планетной системе интересует его так же непосредственно, как других людей порядок в семье.

Он хочет быть включенным в него, обрести в нем свою определенность. Может быть, именно вечность и неизменность созвездий, как они являются нам тысячелетиями, главное, что его в них привлекает. Место в их ряду это действительно место в вечности.
Это свойственное параноику чувство позиции играет край- Регулярное общение Бога с человеческими душами происходит только после смерти. К трупам он может приближаться безо всякого риска, чтобы извлечь нервы из тел и пробудить их к новой небесной жизни. Но перед этим человеческие нервы должны быть отсепарированы и очищены. Богу нужны только чистые нервы, потому что они должны войти в него и потом в качестве преддверия небес стать частью его самого. Для этого используется сложный процесс очищения и осветления нервов, который, однако, Шребер не сумел описать в деталях.

Когда души прошли эту процедуру и вознеслись на небо, они постепенно забывают, кем были на земле, но забывают не одинаково быстро. Значительные персоны, такие, как Гете или Бисмарк, могут сохранить самосознание на столетия, но никто, даже самые великие, навсегда. Ибо назначение всех душ, в конечном счете, слившись с другими душами, возноситься в высших единствах и чувствовать себя при этом только лишь частью Бога преддвериями небес.

В живых людях Бог не очень разбирается. В дальнейших разделах Памятных записок Шребер бросает ему упрек в неспособности понять живого человека, точнее, правильно судить о его мыслительной деятельности. Он говорит об ослеплении Бога, происходящем из его непонимания человеческой природы. Он, мол, привык иметь дело с трупами и боится подходить к живым. А вечная божественная любовь должна, по сути, относиться к творению как к целому.

Значит, тем абсолютно совершенным существом, каким его считает большинство религий, Бог не является. Впрочем, он все же не дал вовлечь себя в заговор против невинных людей, который, собственно, и явился причиной и ядром болезни Шребера. Ибо в дивно устроенном мире, каким он всегда рисовался, внезапно возник раскол.

В царстве Божьем разразился тяжкий кризис, тесно связанный с личной судьбой Шребера.
Дело идет не более не менее, как об убийстве души. Шребер уже был однажды болен и находился на лечении у лейпцигского психиатра профессора Флехсига. Через год он был сочтен излечившимся и вернулся к своей работе. Шребер был очень благодарен психиатру, но еще более благодарной была его жена, которая почитала профессора Флехсига как человека, вернувшего ей мужа, и поэтому постоянно держала пор-
іб*
Итак, если этот заговор против Шребера существовал, как на самом деле действовали заговорщики? Каковы были их цели и что они предпринимали, чтобы их реализовать? Первой и важнейшей, хотя и не единственной целью, которую они преследовали на протяжении многих лет, было разрушение его разума. Его надо было превратить в сумасшедшего.

Его нервное заболевание следовало завести так далеко, чтобы оно стало неизлечимым. Что могло сильнее ранить человека такой духовной силы? Его болезнь началась с мучительной бессонницы. Что против нее ни делалось, все напрасно. С самого начала, считает Шребер, была идея лишить его сна и тем самым вызвать распад его духа.

Для этого на него было направлено бесчисленное множество лучей. Сперва они исходили от профессора Флехсига, но потом во все большей степени им начали интересоваться и направлять на него свои лучи души умерших, еще не закончившие процесс очищения, проверенные души, как их называет Шребер. Сам Бог принял участие в этом воздействии. Все эти лучи разговаривали с ним, но так, что другими это не воспринималось.

Это было как молитва, которую человек читает про себя, не произнося вслух составляющих ее слов. Но различие было в том, что в случае молитвы содержание зависит от воли молящегося, тогда как лучи, напускаемые на него извне, говорили то, что им хотелось.
Я мог бы назвать здесь сотни, если не тысячи имен тех, Были ночи, когда души в виде маленьких человечков падали на мою голову сотнями, если не тысячами. При этом я предупреждал их, чтобы они не приближались, потому что из предыдущих случаев знал о бесконечно возросшей силе тяготения моих нервов, но души сначала не могли поверить в такую опасную силу тяготения.
На языке душ я звался духовидец, то есть человек, который видит духов, общается с духами или отошедшими душами. На самом деле, с тех пор, как стоит мир, вряд ли был случай, подобный моему, когда человек вошел бы в постоянные отношения не просто с отдельными отошедшими душами, но со всей совокупностью душ и даже с всемогуществом Бога. На первый взгляд, в этой области своей мании Шребер выглядит персонажем прошлого, когда вера в духов была всеобщей, а души мертвых, как летучие мыши, порхали сквозь уши живых.

Он будто бы служит шаманом, который досконально знает миры духов, умеет устанавливать с ними прямую связь и использовать их для любых возможных человеческих целей. К тому же он охотно называет себя духовидцем. Но власть шамана далеко не так велика, как власть Шребера. Шаман иногда, действительно, принимает в себя духов.

Но они никогда не исчезают в нем, сохраняют независимое существование, и заранее предполагается, что в конечном счете они выйдут наружу. В Шребере, наоборот, они сходят на нет, исчезают, как будто и не существовали сами по себе. Его безумие, принявшее облик старомодного мировоззрения, основанного на существовании духов, на самом деле есть точная модель политической власти, которая питается массой и из нее же состоит. Любая попытка понятийного анализа власти может только повредить ясности шреберовского созерцания.



В нем содержатся все элементы реальных отношений: сильное и беспрерывное притягивающее воздействие, заставляющее индивидов собираться в массу; сомнительность их намерений; их связывание, когда они уменьшаются, становясь частью массы; их исчезновение во властителе, воплощающем политическую власть своей персоной, своим телом; его величина, которая, таким образом, должна беспрерывно обновляться', и, наконец, последний и очень важный пункт, о котором до сих пор речь не заходила, связанное с ним ощущение катастрофичности, угроза мировому порядку, которая обретает собственную притягательность именно по причине этого резкого и неожиданного возрастания. Но озабоченность состоянием небесных тел была только одним из аспектов шреберовского катастрофического мировоззрения. Гораздо важнее был другой факт, с которого началась его болезнь. Он касался не душ умерших, с которыми Шребер, как известно, беспрерывно общался, а других людей. Таковых, собственно, больше не стало все человечество погибло.

Самого себя Шребер считал единственным оставшимся настоящим человеком. Те немногие человеческие существа, с которыми он имел дело, например врач, сторож лечебницы или другие пациенты, были, с его точки зрения, чистой видимостью. Это были наспех подделанные люди, которых ему подставляли, чтобы смутить его ум.

Они возникали как тени или картинки и вновь исчезали; конечно, он не принимал их всерьез. Настоящие люди все погибли. Он был единственным живым человеком. Это не было содержанием отдельных, внезапно приходящих откровений, не опровергалось другими, противоположными фактами, это было твердое, годами державшееся убеждение. Этой подлинной верой были окрашены все другие видения заката мира.

Он считал возможным, что вся лечебница Флехсига или даже весь Лейпциг вместе с нею были изъяты с Земли и перенесены на какое-то небесное тело. Говорившие с ним голоса иногда осведомлялись, существует ли еще Лейпциг.
В одном из своих видений он спускался на лифте в глубины Земли. Он опускался сквозь разные по времени земные слои, пока не оказывался в лесу каменноугольного периода. Покинув на время кабину, он бродил как по кладбищу, попадал в места, где лежало все население Лейпцига, даже видел могилу своей жены.

При этом, надо заметить, жена его была жива и регулярно навещала его в больнице.
Шребер по-разному объяснял себе гибель человечества. Он размышлял о понижении температуры благодаря растущему отдалению Солнца и связанному с этим всеобщему оледенению. Приходили ему на ум и землетрясения. Ему было сообщено, что великое лиссабонское землетрясение связывалось со случаем одного духовидца, напоминавшим его собственный. Новость о появлении в мире волшебника, а именно профессора Флехсига, а также об исчезновении самого Шребера, который был все-таки широко известной личностью, пробудила в человечестве страх и сокрушила основы религии.

Воцарилась всеобщая неуверенность и тревожность, пошатнулась нравственность, и на человечество обрушились сокрушительные эпидемии. Это были чума и проказа, о которых в Европе давно уже не было слуху. У себя на теле он заметил симптомы чумы.

Чума выступала в разных формах: была голубая, коричневая, белая и черная чума.
Пока люди гибли в этих страшных эпидемиях, сам Шребер был вылечен благодетельными лучами. Следовало различать два рода лучей: вредоносные и благодетельные. Первые были насыщены трупным ядом и другими продуктами разложения, они вносили в тело зародыши болезни или вызывали другие разрушительные последствия.

Благодетельные или чистые лучи действовали как противоядие, нейтрализуя вред, причиняемый первыми.
Вовсе не складывается впечатление, что все эти беды постигли человечество вопреки воле Шребера. Кажется, наоборот, он удовлетворен тем, что нападения врагов, на которые обрек его профессор Флехсиг, привели к таким чудовищным последствиям. Все человечество наказано и уничтожено потому, что кто-то осмелился выступить против него. Только он благодаря благодетельным лучам спасся от эпидемии.

Шребер оказывается единственным выжившим потому, что он сам этого хочет. Он хочет быть единственным живым посреди гигантского поля трупов, и это поле заключает в себе всех других людей. Этим он обнаруживает в себе не только параноика, это ведь глубинное стремление каждого идеального властителя стать последним из оставшихся в живых. Властитель посылает людей на смерть, чтобы смерть пощадила его самого, он старается перевести ее на других. Смерть других ему не просто небезразлична: он старается превратить ее в массовое явление.

Особенно он склонен прибегать к этой радикальной мере, когда колеблется его власть над живыми. Если он ощутил угрозу своей власти, то желания видеть мертвыми всех перед собой не смирить никакими рациональными соображениями. Из этих цитат, которые взяты из очень далеко отстоящих друг от друга частей памятных записок, возникает совершенно ясный образ Бога: он есть ни что иное, как властитель. В его державе имеются провинции и партии.

Его интересы, обозначенные кратко и отчетливо, состоят в усилении его собственной власти. Именно поэтому, а не по какой иной причине, он ни одному человеку не откажет в причитающейся тому доле блаженства. Неудобных людей он уберет со своей дороги.

Ошибиться здесь невозможно: этот Бог сидит в центре своей политики как паук в центре паутине. А отсюда недалеко и до собственной политики Шребера.
Пожалуй, надо предупредить, что он был воспитан в старой протестантской традиции Саксонии и с недоверием воспринимал стремление к обращению в католицизм. Его первое высказывание о немцах связан о с победоносной войной 1870/71 гг.
Он получил достаточно ясные указания на то, что суровая зима 1870/71 гг. была организована Богом для того, чтобы обратить военную удачу на сторону немцев. Бог также проявляет слабость к немецкому языку. В период своего очищения души изучают основной язык, на котором изъясняется сам Бог: это немножко старомодный, но мощный дойч. Это, конечно, не означает, что блаженство предназначается только для немцев.

Но тем не менее в Новое время от Реформации, а может бытъ, даже от переселения народов именно немцы являются избранным народом Божьим, чьим языком Бог по преимуществу пользуется. Избранные народы Божьи сменяли друг друга в ходе истории в зависимости от того, какой из них проявлял больше нравственной добродетели. Это были древние евреи, потом персы, потом грекороманские народы и, наконец, немцы.

В комнатах под крышей лечебницы сидят милосердные сестры. Но больше всего впечатляет шествие 240 бенедиктинских монахов под водительством священника. Ни одна из форм самоизображения не соответствует католицизму более, чем форма шествия. Замкнутая группа монахов выступает как массовый кристалл по отношению к прочим верующим католикам. Вид шествия пробуждает в зрителях их собственную латентную веру, и они внезапно испытывают стремление присоединиться и шагать в хвосте.

Так шествие увеличивается за счет тех, мимо кого оно движется; оно должно, по сути дела, стать бесконечным. Проглотив шествие, Шребер символически покончил с католицизмом как таковым.
Из раннего, острого этапа болезни, который Шребер называет святым временем, особенно выделяется своей напряженностью приблизительно четырнадцатидневный период время первого Божьего суда. Первый Божий суд это ряд видений, следовавших беспрерывно днем и ночью, в основе которых лежала одна генеральная идея. Ядро этой идеи в сущности политическое, хотя она и приобретает мессианское заострение.
Благодаря конфликту между профессором Флехсигом и Шребером наступил кризис, опасный для Божьего царства. На этом основании немецкому народу и прежде всего евангелической Германии могло быть отказано в привилегии в качестве избранного народа вести остальные народы. Возможно даже, оккупация других небесных тел обитаемых планет провалилась бы, если бы в немецком народе не выдвинулся герой, способный воплотить в себе его неувядаемую доблесть. Этим героем представлялся то сам Шребер, то кто-то из называемых им персон.

По настоянию голосов он называл имена разных выдающихся деятелей, подходящих, по его мнению, на такую роль. Главная идея первого Божьего суда связывалась с усилением католицизма, еврейства и славянства. Особенно сильно влияли на него представления, относящиеся к будущим странствиям его души.
Мне поочередно предписывались роли... воспитанника иезуитов в Оссеге, бургомистра Клаттау, эльзасской девушки, которая пытается защитить свою честь от посягательств французского офицера, наконец, монгольского князя. Во всех этих предвидениях, мне казалось, я распознаю некую связь с целостной картиной, складывающейся на основе других видений... Будущность в качестве воспитанника иезуитов в Оссеге, бургомистра в Клаттау и эльзасской девушки в вышеописанном положении я рассматривал как предсказания того, что протестантизм уже покорился либо покорится католицизму, и немецкий народ уже уступил либо уступит в борьбе со своими романскими и славянскими соседями. Открывшаяся передо мной перспектива стать монгольским князем казалась мне указанием на то, что, когда арийские народы показали свою неспособность стать опорой Божьего царства, как к последней надежде надо было обратиться к неарийским народам. О захвате заселенных планет думать было не время.

Любой избранный народ был бы для этого слишком ранним. Но католиков, евреев и славян он уже воспринимал так же личност-но, как позднейший им не названный герой, и так же в качестве враждебных масс, ненавидимых за само их существование. Устойчивая тенденция к возрастанию была свойственна им как массам.

А по отношению к свойствам массы ни у кого так не наметан глаз, как у параноика или властителя, что в сущности и теперь с этим можно согласиться одно и то же. Ибо он обозначим оба персонажа одним местоимением интересуется лишь массами, которые стремится уничтожить или покорить, а у масс повсюду один и тот же простой облик. Из этого детального рассмотрения паранояльного безумия одно пока что следует несомненно: религиозное здесь пронизано политическим, одно от другого неотделимо, спаситель мира и владыка мира это одно лицо. Жажда власти ядро всего. Паранойя это, в буквальном смысле слова, болезнь власти.

Исследование этой болезни во всех аспектах ведет к таким полным и ясным выводам о природе власти, которых не получить никаким иным способом. И не надо указывать на то, что в случаях, подобных шреберовскому, ни один больной не достиг тор чудовищной позиции, к которой направлены его устремления. Другие достигли. Некоторым из них удалось талантливо замаскировать следы своего восхождения и удержать в секрете всю используемую систему. Другим не повезло или просто не хватило времени.

Успех здесь, как и везде, зависит от случайностей. Их реконструкция под видом закономерностей зовется историей. Под каждым великим именем в истории могли бы поодиночке стоять сотни других.

Дар подлости широко распространен в человечестве. У каждого есть аппетит, и каждый выглядит королем, стоя над беспредельным полем трупов животных. Честное исследование власти должно отказаться от успеха как критерия.

Свойства власти, так же как ее извращения, должны старательно собираться отовсюду и подвергаться сравнению. Изгнанный из общества, беспомощный, всеми пренебрегаемый душевнобольной, коротающий дни в сумерках лечебницы, именно благодаря мыслям, на которые он навел, станет важнее, чем Гитлер или Наполеон, и раскроет человечеству истину о его проклятии и его вождях. Заговор, сложившийся против Шребера, был нацелен не только на убийство его души и разрушение разума. Ему было уготовано кое-что еще, почти столь же унизительное: превращение его тела в женское.

Как женщину, его должны были использовать, а потом оставить лежать во власти разложения. Эти идеи о превращении в женщину беспрерывно преследовали его в годы болезни. Он чувствовал, как женские нервы в виде лучей внедряются в его тело, постепенно превращая его в женщину.

Высказывания, относящиеся к этой теме, рассеяны по всем Памятным запискам. На первый взгляд, стоило бы попытаться рассмотреть мысли о превращении в женщину как мифологический стержень мании Шребера. Естественно, именно этот пункт привлек к нему наибольший интерес. Делались попытки свести этот конкретный случай, так же, как и паранойю вообще, к вытесненным гомосексуальным склонностям. Большую ошибку вряд ли можно совершить.

Поводом к паранойи может стать все что угодно, сущностны же структура и население мании. Процессы власти всегда играют в ней решающую роль. Даже в случае Шребера, где, пожалуй, многое говорит в пользу упомянутого толкования, детальное исследование этого аспекта, здесь не запланированное, породило бы немало сомнений.

Но даже если предположить, что гомосексуальная предрасположенность Шребера доказана, все же более важным, чем она сама по себе, является то, как она используется в его системе. В центре системы для Шребера всегда стояла атака на его разум. Все, что он думал и делал, предназначалось для отражения натиска. Он захотел преобразиться в женщину, чтобы обезоружить Бога: он был женщиной, чтобы льстить Богу и склоняться перед ним; как другие стояли перед Богом на коленях, так он предлагал себя Богу для наслаждения. Чтобы иметь его на своей стороне, чтобы завладеть им, он завлек его фальшивым кокетством.

И потом уже старался удержать любыми средствами.
Речь здесь идет о такой сложной ситуации, какой не найти аналогий в человеческом опыте, какой вообще не предусмотрено в мировом порядке. Стоит ли перед лицом такой ситуации безостановочно теряться в догадках о будущем? Одно мне ясно: теперь уже никогда не состоится задуманное Богом разрушение моего разума. Это мне стало ясно уже несколько лет назад, а это значит, что главная опасность, которая, казалось, грозила мне в первые годы моей болезни, окончательно устранена.

Содержание раздела